Привычка к бедности

Фото ТАСС / Сергей Николаев

«Русская планета» — о том, как ростовчане переживали кризис 1998 года

Олеся Меркулова

20 февраля, 2015 16:24

12 мин

Дешевеющая нефть, упавший в декабре по отношению к доллару рубль, экономическая ситуация в России — до сих пор самые обсуждаемые темы. Кто-то проводит аналогии с 1998 годом, когда доллар подорожал в четыре раза, а правительство объявило о дефолте. «Русская планета» решила опросить ростовчан о том, как они переживали кризис 1998 года.

Петр Орлянский в 1990-х был директором нескольких шахт поочередно, в 1995 году ушел с должности директора шахты им. Октябрьской революции и занялся бизнесом.

Пётр Орлянский. Фото: Марина Меркулова

– Я ушел из директоров, когда шахтерам перестали платить зарплату. И не один я. Так многие директора ушли с должности. Почему? А вот когда к тебе заходит здоровый мужчина, шахтер, у которого дети, какими глазами он смотрит на директора? У человека горе случилось — а у него нет денег даже похоронить близкого. Свадьба у дочери, а шахтер не может себе ее позволить. Шахтеры всегда хорошо зарабатывали, а в конце 90-х вдруг — вообще ничего, поэтому директора уходили.

Я не участвовал в забастовке шахтеров около Белого дома в 1998 году. Я к этому отношусь отрицательно. Да, надо было выражать протест, но и рабочие места надо было сохранять. Я понимаю забастовку на 4 часа, но не совсем бросать работу. Шахту нельзя бросать: если она просядет, ее потом поднять невозможно. Они думали, что они поедут, постучат и все им сразу выплатят. По уму надо было выдвигать требования, по-другому. Вот на Украине шахтеры до сих пор работают, несмотря на военный конфликт. Почему? Чтобы сохранить шахту.

Самое страшное, что до кризиса шахтеры, кроме как в шахтах, больше нигде не работали. Они растерялись. Многие уехали в Москву или на Север, а другие на рынке подсобниками работали. Для шахтера это унизительная работа, но она приносила деньги. Помню, как дочь одного из шахтеров сторонилась на рынке отца, чтобы ее школьные подруги не увидели, как папа таскает телеги. Есть у нас в сознании такой шаблон, что какая-то работа черновая, а какая-то благородная.

Я занялся бизнесом в 1995 году. Открыл с товарищем заправку. Ездили по всей России за бензином. Работали в убыток. Доход был — 6-5%. Зато сейчас этот бизнес оправдывает себя.

Вячеслав Вольчик, заведующий кафедрой экономической теории экономического факультета ЮФУ, профессор, доктор экономических наук. В 1998 году был старшим преподавателем той же кафедры.

Вячеслав Вольчик. Фото: Олеся Меркулова

– В рамках университетской среды протестов не помню, но зарплату надолго не задерживали. Зарплата платилась более или менее вовремя. Но она была очень низкой. Зарплаты преподавателя всегда меньше, чем средняя по региону, а в то время они были просто крайне низки. Зарплаты старшего преподавателя хватало только на самые необходимые расходы: заплатить за квартиру, на питание и на дорогу на работу. Лишних денег и сбережений не имелось. Приходилось подрабатывать. В 1998 году кроме того, что я работал на кафедре, я еще преподавал обществознание в школе и вел профильный класс в центре довузовской подготовки.

Кризис всегда хорошая тема для обсуждений, особенно в академической среде. Студентам кризис был очень интересен. Мы проводили конференции как студенческие, так и преподавательские, где обсуждали проблемы кризиса. Сейчас его легко объяснить, а тогда это было сложно, но это было интересно. Это очень живо обсуждалось как на занятиях, так и вне аудитории.

Когда я был на летней школе МГУ в 1999 году, столичные экономисты нам рассказывали, что они зимой 1998 года, анализируя макроэкономические показатели страны, видели предпосылки этого кризиса, что возможен и спад экономики, и девальвация национальной валюты. Но в реальности они это объясняли уже в 1999 году. В социальной психологии есть такой феномен: «Я это уже знал ранее». Так и с кризисом у экономистов. Они хорошо объясняют кризис задним числом. Если бы кризис можно было точно предсказывать, мы бы с вами могли стать очень богатыми людьми, сыграв на финансовых рынках.

Надо учитывать, что 1998 год — это всего 7 лет после крушения СССР. Всего 7 лет опыта рыночной экономики, более того, опыта преимущественно негативного. Люди беднели. С 1992 года было все время плохо. Только в 1997 году стало чуть лучше, а в 1998 стало вообще плохо. Люди привыкли к бедности, к неплатежам, к задержкам зарплаты.

Задним числом понятно, что можно было бы более мягко девальвировать рубль, проводить бюджетную политику. Это мы понимаем сейчас. России не у кого было учиться переходу от плановой к рыночной экономике. Но именно этот кризис позволил трансформировать российскую экономику. Экономическая политика, проводившаяся после кризиса, учла тот негативный опыт, который был связан с дефолтом. И заметьте, та же программа Грефа 2000 года во многом привела к подъему экономики. Сейчас трудно вспоминать то время, уже в нулевых годах экономика росла, мы привыкли к хорошей жизни.

Сегодняшний экономический кризис и дефолт 1998 года — это два разных состояния экономики страны. В 1998 году многое оставалось от СССР, мы, конечно, были интегрированы в мировое хозяйство, но не так сильно, как сейчас. И причины его иные: экономика стала более рыночной и зависимой от внешних факторов, чем тогда. Но любой кризис — это время для создания нового бизнеса и реализации новых идей.

Станислав Жуков, предприниматель, владелец мебельного салона «Спацио».

Станислав Жуков. Фото: Олеся Меркулова

– В 1998 году я занимался продажей кухонной техники и оборудования. Товар сдавал на реализацию в 16 магазинов Ростова. Раз в неделю снимал выручку. Когда случился дефолт, я обзвонил магазины, чтобы приостановить продажи. Кто-то приостановил, кто-то решил на этом заработать, так как цены были зафиксированы в долларах, а отсрочку за товар мне давали в рублях. Моя выручка уменьшилась в четыре раза, а владельцы магазинов получали свою прибыль за наценку. Они сделали вид, что пока я звонил, успели все продать.

Как я восстанавливался? Я договорился с москвичами, у которых брал товар, что я им буду отдавать деньги постепенно, что я их не «кину». Юридически это никак не подкреплялось. Конечно, тогда можно было «кинуть» и завязать с бизнесом, но мне была важна моя репутация и вообще — я задумывал бизнес надолго. Я выплатил все долги за год, и в 1999 году у меня все наладилось.

В 1998 году так же, как в декабре этого года, был ажиотаж по старым ценам, а когда все в четыре раза подорожало, конечно. продажи упали. В такой период с дорогой техники переходишь на дешевую — китайскую. То же самое с продажей мебели, которой я занимаюсь сейчас. У кого Италия, Германия, Румыния — больше Румынию продают либо нашу отечественную. Я занимаюсь российским производителем, там не такое повышение цен. Что касается аренды, я переживал худший период в 2008 году. Люди нарабатывают опыт. За 10 лет все расслабились, жили на широкую ногу, не боялись кредитных денег, покупали машины, квартиры и т. д, а как только начался кризис в 2008 году, резко снизилась покупательская способность, арендаторы либо съезжали, либо просили снизить арендную плату. Сейчас бизнес ведут осторожнее. Все понимают, что не будет легко, только сложнее, поэтому такого сильного удара по аренде не вижу. Спрос упал, но арендные ставки пока не понижаются.

Ирина Бельская, учитель английского языка в школе № 27 города Шахты.

Ирина Бельская. Фото: Олеся Меркулова

– Ты у меня спросила про 1998 год, а я не помню, чтобы трудно было. В 1991-1992 годах — очень сложно, а период дефолта не отразился как тяжелый. Задерживали зарплаты, но не было такого, чтобы совсем не давали. У меня была бабушка-пенсионерка рядышком, она меня всегда выручала. У меня муж зарабатывал. Как-то жили.

Я даже вспомнила, какой класс у меня тогда был — тот, в котором Андрюшка Сильнов учился (российский легкоатлет, олимпийский чемпион 2008 года, закончил школу № 27 в городе Шахты. — Примеч. авт.). Это был хороший класс. С ними всегда было весело, интересно. Мы собирали большие огоньки, ставили буквой «П» столы, и мы с Андрюшкой Сильновым кипятили ведро воды, разливали всем чай. У нас в классе был Миша Волохов из большой семьи. И он никогда ничего не приносил на общие праздники, и ему никогда никто и слова недоброго не сказал. И если у нас оставалось что-то, я ему собирала сумку, он уносил домой. Мы жили как-то проще. А сегодня мои дети уже смотрят: «Вот ты не принес». У нас и слезы были. Сейчас масленица идет. Я ее немножко боюсь, потому что если ребенок ничего не принес — мама не успела — он к столу даже не подойдет. Наверное, я такая древняя, но это поколение я не могу понять.

Мы сами с детьми сделали в классе ремонт. А сейчас я должна попросить у родителей разрешение, чтобы он на субботнике убирался. Родители больше участвовали в жизни класса, в жизни детей.

Это был период перехода на новые учебники. Давался он тяжело. Мы с учителями английского пробовали несколько вариантов, чтобы утвердиться в программе. К тому же это было дорого. Учебники покупали родители, позже их закупала школа.

В 90-х в воспитательных методиках был взят курс на индивидуальный подход к ребенку. Тогда мы не были так завалены бумагами, заполнением документов. Времени хватало, чтобы поговорить с учеником. Сейчас его нет.

Олег Еждик, с 1994 по 2007 год сотрудник ОМОН. В 1998 году служил в звании старшего лейтенанта. Сейчас в отставке, работает заместителем директора по экономической безопасности.

Фото: МИА «Россия сегодня», Рамиль Ситдиков

Сам дефолт мы с женой встретили на море, в отпуске, когда не особо следишь за новостями. После отпуска паника вокруг экономической ситуации приобрела конкретные очертания, но нас тогда это мало заинтересовало. Накоплений не было. Жена тогда не работала. Помогли ее родители, у них за городом два больших земельных участка, это оказалось немалым подспорьем. Плюс какие-то подработки мы с женой брали. Мне кажется, что паника была вызвана тем, что у людей вообще отсутствовало понимание, что может быть дальше: к полной непредсказуемости эпохи добавился еще и экономический кризис.

Зарплату нам выплачивали в полном объеме без задержек, но в те времена зарплаты были нищенские. Прибавки к зарплате пошли где-то с 2002 года. До этого зарплата у сотрудника ОМОН была чуть выше, чем у обычного сотрудника милиции. Но принципиальной разницы не было. 1998 год — это период между двумя чеченскими кампаниями. В первую чеченскую кампанию у ОМОНовцев были командировочные выплаты за нахождение в КТО, во вторую кампанию тоже были выплаты боевые, а в промежуток между ними смысла служить из-за денег не было, во многом тогда в ОМОНе остались только энтузиасты. Из протестов помню, что шахтеры перекрывали железную дорогу, Немцов приезжал, что-то обещал. Естественно, нас привлекали, но не было никакой накачки. Среди протестующих были и накрученные и достаточно спокойные, ничего из ряда вон выходящего. Конечно, их все понимали, но случись что, мы бы делали свою работу без оглядок и пониманий.

Что меня тогда волновало? Мне 27 лет. Служу. Достали с показателями — преступлений надо пораскрывать, поехать — наркоманов половить, чтобы от тебя отвязались, дать показания по административным нарушениям, провести учения. Показатели бесили — это не то слово. Ублюдочность той системы учета работы понятна была практически всем. Ее на моей памяти изменить пытались раза три. В результате она только крепла. Заметные изменения в системе учета пошли после 2003 года.

Кризис — это неприятно, больно, но еще не смертельно. Сейчас тоже бьет больно и есть понимание, что дальше будет хуже, но при этом, судя по большинству тех, кого я знаю, с кем общаюсь, паники нет.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе